Читать онлайн книгу "Гром над архипелагом"

Гром над архипелагом
Юрий Корочков


Юган фон Шанцдорф и его друг Иван Куприянов отправляются на войну, в которую, как волк в расставленную западню, влетела Россия. Вот только война эта очень странная – ведь опасаться в ней зачастую нужно не противника, а представителей вроде бы союзных Англии и Франции, преследующих исключительно свои цели. Но пока родину защищают истинные патриоты, готовые сражаться с врагом на суше, море, а главное – на тайном дипломатическом фронте, у России и её нового Императора есть шанс. В оформлении обложки использован фрагмент картины А.И. Зауервейда, 1836 год.





Юрий Корочков

Гром над архипелагом





Введение


Уничтожив в Наваринской бухте объединенный турецко-египетский флот, союзники удалились. Одно из величайших по количеству потопленных кораблей сражение закончилось, пушки замолчали, и настало время разговора политиков. Но политикам было нечего сказать. Они не ждали и не хотели ТАКОЙ победы.

Более полугода, до лета 1828 года, три союзные эскадры не получали от своих правительств новых инструкций, и фактически пребывали в праздности, то гоняя для видимости греческих пиратов, то помогая им же в действиях против турок.

Блокады побережья Мореи не существовало. Английские и французские крейсеры для вида периодически показывались у того или иного порта, но не вмешивались в войну, ограничиваясь наблюдением за происходящим. Русская эскадра, составленная в прошлом году из всех боеспособных кораблей флота, приняв на себя основной удар неприятеля при Наварине, ремонтировалась на Мальте. Резервов у России фактически не было, союзники же все стремительнее превращались в соперников.

Однако после разгрома у Наварина, египетская армия в Морее, даже не имея реального противника, испытывала огромнейшие трудности со снабжением. Разоренный край не мог прокормить оккупантов. Начались серьезные перебои и с поставками продовольствия в Стамбул. Цена на хлеб к лету выросла более чем в десять раз. Надвигающаяся война с Россией вынудила султана отдать приказ о переводе египетских войск из Мореи в Сербию. Но главнокомандующий не выполнил данного приказа – Египет не собирался бороться за турецкие интересы на Балканах.

Египетская армия продолжила оккупацию Мореи, перейдя к обороне. Более того, фактически против воли султана, египетские войска при попустительстве английского и французского флотов оккупировали Кандию, создав на острове базы снабжения своей группировки в Греции.

Правительства Англии и Франции лихорадочно перестраивали свои подходы в новой геополитической реальности. Россия оставалась загадкой, но всерьез не воспринималась. Разоренная только что окончившейся войной страна с абсолютно пустой казной, разложившейся, бунтующей армией и сгнившим флотом не могла играть никакой самостоятельной роли. Так единодушно думали и в Лондоне, и в Париже, и в Вене. В Стамбуле были несколько иного мнения, но мнение Дивана единодушно списывалось европейскими посланниками на трусость турок.

Появление в этих условиях на Средиземном море второй русской эскадры, сформированной из невиданными темпами восстановленных и вновь построенных судов, стало для Европы шоком. Большим шоком стали только крайне успешные и стремительные действия русской армии, возглавляемой теми самыми офицерами, которые всего год назад участвовали в мятеже и сейчас не имели права не то что воевать, но и жить! В лучшем случае они должны были быть сосланы в Сибирь, а большей частью казнены. Но русский медведь и тут нарушил все европейские каноны!




Глава 1. Охота


Иван оделся по погоде, закинул за плечо оставшийся у него после событий на острове отличный карабин и вышел под ненастное небо. Сильно похолодало. Над головой без конца, гряда за грядой, тянулись пропитанные водой низкие тучи, цветом напоминающие мокрую серую солому из матросских матрасов. Но где-то далеко всё же пробивался солнечный луч и чуть подсвечивал розовато-жёлтым предвечерний горизонт.

Он прошёл вёрст пять на восток от поместья, где лес стоял не сплошняком, а прорезался широкими полянами и волнами пологих, поросших густым разнотравьем холмов. Непромокаемый английский плащ с поддетым под него тёплым шерстяным свитером и высокие, хорошо промазанные сапоги делали прогулку под моросящим дождём своеобразно приятной, дарили особое ощущение независимости от погоды, автономного уюта.

Следы сапог на мокрой земле сразу расплывались, наполнялись влагой, дождевые капли чуть слышно шелестели о пропитанную каучуком ткань капюшона, стены и крыши деревни давно растаяли в серой пелене. Если бы охотник не знал окружающую местность как свои пять пальцев, он имел все шансы заблудиться.

Иван остановился под огромной мачтовой сосной, не торопясь достал и с удовольствием раскурил свою любимую трубку, сделанную из корня эвкалипта и окантованную по краю расплющенным серебряным шиллингом. Взгляд его отчего то привлёк паучок, ещё не отправившийся на зимнюю спячку, но резво бегущий по покрытой капельками дождя паутинке, раскинутой в ветвях ближайшего куста. А когда юноша поднял голову, метрах в десяти от себя он увидел матёрого мишку.

Зверь был старый. Кое-где его некогда бурая шерсть поседела, а морду пересекал безобразный шрам – память о встрече с рогатиной неудачливого охотника, послужившего мишке два года назад отличной закуской. Шерсть у медведя свалялась. Было видно, что косолапый давно голодает, и запасов жира к зиме явно не накопил.

В других обстоятельствах бояться встречи с мишкой у Ивана не было ни малейшей причины. Медведь, сам по себе, зверь достаточно трусливый, и с человеком без нужды связываться не станет. Но сейчас во взгляде немигающих мишкиных глаз опытный охотник прочёл, что смотрит зверь не просто так – может и прыгнуть.

Карабин у Ивана висел на плече стволом вниз, и, самое главное, он никак не мог вспомнить, на предохранителе оружие или нет. Помнил, как аккуратно засыпал в дуло точно отмеренный на весах пороховой заряд, как забивал шомполом круглую свинцовую пулю, доставал из пачки и одевал на запальный стержень выписанный из Англии колпачок. А вот поставил ли потом оружие на предохранитель – вылетело из головы начисто.

Стараясь не делать резких движений, Иван опустил левую руку, отвёл назад, сжал пальцами цевьё. Секунды тянулись как в дурном сне, и страшно было представить, что и дальше всё могло пойти, как в том же сне: когда жмёшь на спуск, а выстрела нет. И ещё вопрос. Что лучше – резко шагнуть вперёд – вдруг зверь испугается, или, наоборот, медленно отступить, как от кобры, не раздражая хищника? Инстинктивно Иван выбрал третье решение. Он резко отпрыгнул назад, одновременно вскидывая штуцер.

И мишка прыгнул тоже – будто этого и ждал. В чудовищно мощном броске, сопровождаемом оглушительным рыком, зверь пересёк почти всё разделявшее их с человеком пространство. Но чуть-чуть ему всё же не хватило. Огромная туша приземлилась метрах в трёх от Ивана, на секунду замерла, готовясь к новому, последнему для жертвы, прыжку, и тут же раздался грохот выстрела.

У Ивана был всего один шанс – стрелять нужно было обязательно в голову – и он его не упустил. Выпущенная в упор из нарезного штуцера пятидесятиграммовая пуля обладает поистине чудовищной силой. Зверь взвыл ещё раз, теперь уже мучительно жалобно, как котёнок, прихваченный дверью, согнулся в дугу, потом резко выпрямился и издох.

Домой Иван вернулся под вечер и в самом благостном расположении духа. День прошёл просто чудесно, а завершался ещё лучше. Показавшееся после обеда неяркое осеннее солнышко приятно грело спину и создавало удивительно уютное ощущение некоторого даже потустороннего умиротворения, какое порой посещает лишь в глухом лесу да, пожалуй, в сонном забытом паломниками монастыре.

Способствовали поднятию настроения и только что заваленный мишка, и предстоящий долгий зимний отдых. Да и по службе Ивану было чем гордиться: после боя у Аландских островов начальство просто обязано было обратить внимание на таланты лейтенанта Куприянова не только как непревзойденного штурмана, но и отличного боевого офицера.

Молодому амбициозному лейтенанту невмоготу было оставаться в тылу, когда его товарищи отправлялись этой весной воевать против турок. Случай позволил ему отличиться и здесь, на Балтике, но прошедшие события навсегда останутся тайной, а юноша жаждал славы и признания. Теперь он твердо рассчитывал на место как минимум старшего офицера на одном из кораблей контр-адмирала Рикорда, готовящихся отправиться на поддержку эскадре Гейдена.

Вернувшись домой, Иван с радостью узнал, что пришла почта, и его ждут письма. Вполне естественно, что первым делом он ухватился за письмо старинного друга по кругосветному плаванию на «Крейсере» Паши Нахимова, служащего мичманом на флагманском корабле Гейдена «Азов». Письмо было отправлено из Мессины в августе. В нем мичман сообщал другу о ходе похода, о том, что эскадре предстоит блокировать турецкое побережье в зоне боевых действий у побережья Мореи, и о том, что союзниками России на этот раз выступают Англия и Франция.

Надеясь на предстоящее «дело», в котором можно отличиться, Паша в то же время писал, что далеко не все офицеры на эскадре полны боевого энтузиазма. Впрочем, так бывало всегда. В морской корпус мальчики попадали рано, и далеко не все из них проявляли характер прирожденных бойцов. Для иллюстрации Паша приводил случай, описанный ему возглавляющим описные работы на Белом море их общим приятелем Михаилом Рейнеке. Миша писал:

Увы, наши офицеры не всегда являют собой достойный подражания пример. Разбирая дела в архангелогородском адмиралтействе, я увидел на стене архива английский военно-морской флаг, а под ним личное оружие офицера. И вот какую историю мне поведали, когда я спросил, откуда взялись эти предметы.

В июле 1810 года из Архангельска в Норвегию с грузом ржи отравился купеческий бриг «Евплус». На корабле было 8 матросов, капитан мещанин Матвей Герасимов и штурман из отставных офицеров Спиридонов. 19 августа, немного не доходя до мыса Нордкап, с «Евплуса» увидели трехмачтовый корабль, который сразу направился в сторону брига.

Произведя выстрел, корабль спустил шлюпку, и вскоре беззащитный транспорт был взят на абордаж. Захватчиком оказался английский фрегат, рассчитывавший на богатую добычу в горле Белого моря, через которое идет торговля пушниной и ворванью. Захват даже одного приза с подобным грузом способен обогатить капитана и обеспечить ему безбедную старость. Но на этот раз англичанам не повезло – старый гнилой бриг с не слишком дорогим грузом не представлял особой ценности. Досматривавший судно лейтенант был откровенно разочарован, вскрыв трюм. Да и в каюте нашлись лишь жалкие 20 рублей серебром, да столько же ассигнациями.

Шестерых матросов англичане забрали в плен, взамен же направили на «Евплус» призовую партию – мичмана и семерых матросов. Не стоит думать, что английские матросы заменили пленных – подцепив судно на буксир за фрегатом, они немедленно принялись отдавать должное судовым запасам пищи и водки.

На долю четверки русских выпала бессменная круглосуточная вахта, не прерываемая на такие «ненужные» для «этих свиней» вещи, как еда и сон. Вода не откачивалась, и скоро ее уровень в трюме старого брига дошел до четырех футов. 23 августа погода засвежела, и фрегат перестал справляться с буксировкой отяжелевшего транспорта. Скинув в ледяную беломорскую воду двоих из ранее плененных матросов, англичане отдали буксир, и удалились в неизвестном направлении. После того, как несчастных выловили, для русской команды начался ад: десять дней без сна и еды в неспокойном море на текущем как решето судне под прицелом пистолетов ухмыляющихся захватчиков довели людей до отчаяния.

В конце концов, Герасимов решился на бунт. Он переговорил с матросами, и нашел единодушную поддержку своим планам, однако штурман, не понаслышке знавший порядки английского флота, отчаянно боялся и утверждал, что захватчики только и ждут предлога, чтобы всех убить. В конце концов, его пришлось связать, и пятерка отчаявшихся истощенных людей устремилась в атаку.

Джон Рид, оставленный в этот вечер часовым, поплатился за свою беспечность жизнью. Оглушенный метким броском камня, брошенного недрогнувшей рукой того самого матроса, которого он всего час назад подгонял плеткой и величал «неповоротливой свиньей», англичанин отправился за борт. Теперь очередь была за остальными захватчиками, вольготно расположившимися в единственной на «Евплусе» каюте.

Дверные петли в каюте отчаянно скрипели, и, если бы дверь была открыта, то все могло обернуться иначе. Но мичман королевского флота Бигс любил комфорт, а через дверной проем в каюту попадала постоянно заливавшая палубу на волнении вода. Приказав задраиться на ночь как можно плотнее, мичман сам подписал себе приговор. После устранения часового, Герасимову с товарищами только и оставалось, что тихонько забаррикадировать единственную дверь.

Все попытки проснувшихся поутру англичан освободиться были тщетны, и 6 сентября полузатопленный «Евплус» достиг берегов Дании. Моряки без промедления пригласили на судно представителей местных властей, которым и передали захватчиков. Не стоит говорить, как обрадовались датчане «любимым» гостям с острова, совсем недавно утопившим их флот в собственной базе без шанса даже выйти в море и сразиться.

Трофеем отважного кормщика остались шпага, кортик и пистолет мичмана, а также английский военно-морской флаг и комплект карт. Все это господин Герасимов впоследствии передал в Архангельское адмиралтейство. Флаг повесили на стене архива, где я его и увидел. Примечательно, что мягко говоря не проявивший храбрости бывший лейтенант Спиридонов, остался безнаказанным, но был вынужден покинуть Архангельск, поскольку ни один судовладелец не хотел более иметь с ним дела.

Следующими двумя письмами были официальный вызов в главный морской штаб, и вежливая записка Александра Христофоровича Бенкендорфа с приглашением «заглянуть на огонек, когда Вы разделаетесь с делами в штабе». Из самой формулировки уже следовало, что вызов из штаба если и не был напрямую организован самим графом, то не остался без его внимания.

Поскольку конкретных сроков в письмах не называлось, то Иван решил, что может еще несколько дней провести в кругу семьи. Два дня пролетели как миг. Иван понимал, что просто так по осени офицеров в штаб не вызывают, и готовился ко всему, вплоть до немедленного путешествия на дальний Восток зимним путём через всю Сибирь. С его опытом плавания в дальневосточных водах такое назначение было вполне вероятным, особенно если начальство решит задвинуть от греха офицера, потопившего «дружественный» английский корвет. На третий день готовый ко всему лейтенант простился с родными, и через неделю прибыл в Петербург.




Глава 2. Альбион




Недалеко от берегов Нортумберленда проглядывает два десятка маленьких островков, многие из которых недостойны этого имени и могут называться скорее подводными камнями, обнажающимися лишь в отлив. Острые и грозные их вершины возрастают, презирая напор волн.

Нет ничего грустнее вида этих несчастных клочков суши, получивших название Фарнских островов. Образовавшиеся из скал, едва покрытых тончайшим слоем жалкой растительности, окруженные мелями и подводными камнями, они, кажется, доступны лишь птицам, укрывающимся тут в дурную погоду. Однако на одном из них, главном, некогда обитал святой Губерт, нашедший здесь уединенное от мира убежище.

Вид, открывающийся с острова, удивительно способствует осознанию своего ничтожества перед мощью Творца и смирению. Вечно волнующееся в этих краях море, опасность нередко покрывающих островок целиком морских валов, и редкостное, даже в те далекие годы уединение, создавали у попадающих на остров ни с чем не сравнимое ощущение. Ощущение затерянности между небом и водой в полной власти Господа. Святой построил на острове монастырь и умер в 686 году.

Остров, или, лучше сказать, длинный камень Лонгстон, брошенный во главе этой группы, и служащий ей авангардом, вне сомнения один из самых печальных. Мрачная громада скал, отрытая со всех сторон напору стихии, изрытых ветрами, водой, бурями. Этот остров не производит ни малейшей травки. Горсть земли не держится на его поверхности, он гол и пуст. Обрывистые берега его сплошь покрыты ракушками, как будто врезанными в камень. Когда же вы взбираетесь на почти неприступные скалы, вам открывается не менее грустное зрелище.

Остров представляет собой ряд унылых серо-черных холмов, изрезанных узкими оврагами, в которые проникает прибой столь яростный, что он срывает со скал обломки, дробя их в щебень и швыряя о негостеприимные берега вместе с истерзанными водорослями только затем, чтобы вскоре вновь смыть и унести в пучину.

И, тем не менее, на Лонгстоне есть жители. На вершине скалы стоит круглая чугунная башня, где каждый вечер зажигается маячный огонь. Бросая яркий свет далеко в море, маяк предостерегает шкипера и направляет его на верный путь в узком и опасном фарватере меж прибрежных скал. В лампе сильным голубоватым пламенем без намека на дым и копоть горит ворвань особо тонкой очистки, еженедельно доставляемая сюда в огромных бочках.

Еще недавно у берегов Лонгстона разбивалось немало судов, но теперь, после ввода в строй нового маяка, построенного на анонимное пожертвование члена палаты лордов от партии консерваторов Джека Изи, судоходство стало много безопаснее.

Мистер Изи, прошедший в юности суровую школу офицерства на флоте во время Наполеоновских войн, как никто понимал важность навигационного оборудования побережья для процветания страны. Он не только спонсировал постройку ряда маяков, но построил и завод по производству столь необходимой для их работы особо чистой ворвани, сырье для которой издавна поставлялось из далекой России. Ко всеобщему удивлению, Джек не только не разорился на этой инициативе, но и существенно приумножил собственный немалый капитал.

Именно здесь, вдали от любопытных глаз, нестарый еще Джек назначил встречу заинтересовавшему его молодому финскому дворянину на российской службе, барону Югану Эбергарду фон Шанцдорфу, с которым он познакомился два года назад в Лондоне. Лорду, поставившему своего протеже, бывшего матроса Вильяма Дарлинга, на должность смотрителя маяка, было вполне уместно, и даже почти необходимо изредка навестить старого подчиненного, которому он оказал протекцию. Столь же уместно было и молодому заезжему аристократу «пострелять чаек» на диком скалистом островке. И никого не могло удивить то, что оба эти события совпадут по времени и месту. Встреча же на столь уединенном острове заведомо гарантировала от случайных глаз и ушей.

– Здравствуйте, Юган! – произнес лорд Изи, – рад вас видеть.

– Взаимно, Джек! – совершенно искренне ответил Юган. Несмотря на разницу в положении, два моряка, испытывавшие взаимное уважение и симпатию, давно стали друзьями.

– Ну что, судя по тому, что ты прибыл в Англию всего через два месяца, после того, как я отправил тебе письмо, да еще и открыто носишь мундир русского флота, твои дела в России идут неплохо! Изменил воззрения на независимость Финляндии?

– Ничуть, Джек, но быть марионеткой в руках заправил с Даунинг стрит, в любой момент готовых разменять твою страну как мелкую потертую монетку еще менее привлекательно, чем входить в состав России, на привилегированных, заметь, правах. Ты уж не обижайся, я ничего не имею против Англии, и тем более тебя, но для вас Финляндия никогда не станет даже второй Португалией, а я не желал бы родине даже и португальской судьбы.

– Я не обижаюсь, Юган, ты знаешь. Я и сам не согласен с политикой, которую проводит сейчас правительство. Россия чрезмерно ослаблена, а мы, нарушая наш собственный принцип поддержания на континенте равновесия, вместо того, чтобы помочь ей, стремимся добить падающего.

Я уже молчу о том позоре, который творится после получения известий о славной победе наших флотов – Наварине. В погоне за мнимой сиюминутной выгодой эти выскочки из палаты общин готовы даже судить одного из величайших адмиралов. Судить за то, что он, следуя их же вполне по идиотски составленным, крайне нечетко сформулированным инструкциям, выиграл тяжелейшее сражение!

Слепцы! Они подрывают самые основы общества, веру человека в то, что выполняя приказы и проявляя инициативу, он будет поддержан сверху. Страшно представить, что произойдёт, когда наши капитаны вместо нападения на врага начнут думать о возможном наказании на родине! Флот моментально потеряет три четверти своей силы!

Столь же неосмотрительна, на мой взгляд, и вся эта кампания по поддержке революционных движений во всем свете. Боюсь, нам это аукнется. Англия и так много утратила в результате революции. Парламент это здорово, но присутствуя на его заседаниях, понимаешь, насколько это костный механизм, и какие, подчас вовсе не важные для дела, обстоятельства влияют на принятие судьбоносных решений. Насколько проще было бы, обладай монарх всей полнотой власти! Так что я рад за твой выбор.

– Спасибо, Джек! Я не хотел бы обрести в твоем лице врага. Но объясни же наконец, зачем ты позвал меня сюда? К чему эти меры предосторожности? Я в отпуске, но меня в любой момент могут хватиться, а о том, что я покинул империю, почти никто не знает.

– Увы, Юган, для предосторожностей много поводов. Я и мои друзья в парламенте в оппозиции, адмирал Кодрингтон в опале за то, что утопил турецкий флот. Георг II во время речи в парламенте назвал Наваринское сражение «неприятным событием». Король, под нашим нажимом, не решился предать суду адмирала, но во всеуслышание заявил, подписывая представление на орден Бани: «Я посылаю ему ленту, хотя он заслужил петлю».

Задумка наших гениев лейбористов была в том, чтобы, не ослабляя существенно Турции, «слегка» помогать Греции с конечной целью создания Ионической республики под протекторатом Англии и с внешним управлением финансами. Теперь, очевидно, данный план рушится как карточный домик.

Да и союзники на континенте… Австрия взбешена произошедшим, ведь ей гарантировали сохранение за Турцией потенциала борьбы против России. Во Франции злорадствуют по поводу нашего очевидного дипломатического поражения.

Сейчас, под нашим и Австрийским давлением, Турция пытается договориться с Грецией, обещая «всепрощение», в случае возвращения к «статус-кво». Лично я считаю это пустой тратой времени и жестом отчаяния нашей дипломатии. Надо признать, что этот сет большой игры выиграла Россия, и извлечь максимальную выгоду из имеющегося, не пытаясь исправить содеянного.

Я позвал вас, мой юный друг, на эту встречу по нескольким причинам. Во-первых, вы мне понравились при нашем прошлом знакомстве, и я не хотел бы, чтобы вы бесславно погибли в жерновах политики, закручивающихся сейчас все быстрее. Во-вторых, вы можете оказать мне неоценимую услугу, сыграв роль курьера. Как вы знаете, я имею весьма обширные торговые интересы как в России, так и в странах средиземноморья.

Так вот, по своим каналам я узнал, что для усиления эскадры Гейдена в России формируется новая флотилия. Осенью на Мальту из Петербурга уже отправились несколько малых судов, но тут речь идет о линейном флоте. Уверен, что вы сами, или кто-то из ваших друзей, которым можно доверять, пойдет на этой эскадре.

Наиболее вероятная цель средиземноморской эскадры – морская блокада Стамбула. Не скрою – мои родственники контролируют до 30% сельскохозяйственного рынка Египта, и сейчас мы делаем очень хорошие деньги на поставках в Турцию. Уверен, что русское правительство не будет возражать, если в обмен на существенную помощь в нелегком деле блокады, которую, к примеру, адмирал Коллингвуд считает и вовсе невозможной, мои корабли смогут…ну не то, чтобы прорываться к турецкой столице, но не иметь препятствий к разгрузке в портах Анатолии.

Со своей стороны я готов предоставить в распоряжение адмирала, осуществляющего блокаду, свою сеть торговых агентов в Порте. В их силах обеспечить если не полную лояльность местных властей, то свести их активность к минимуму, организовать поставки на корабли блокирующей эскадры воды и свежей провизии, а главное – снабдить господина адмирала точными сведениями о маршрутах и времени выхода всех остальных судов, везущих в Стамбул продовольствие.

Уверен, что мое предложение заинтересует русского адмирала. Вы, Юган, естественно понимаете, что этот разговор должен остаться в тайне, иначе предложение не только потеряет силу, но и по моей репутации будет нанесен весьма болезненный удар, потому никаких бумаг с конкретным предложением не будет. Что ж, мой юный друг, я предельно откровенен. Что вы ответите на мое предложение? Я, само собой, не останусь перед вами в долгу.

– Джек, ваша прямота делает вам честь. Я вполне могу обещать Вам как минимум передать предложение командующему эскадрой. Само собой, от вас потребуются верительные грамоты для ваших людей в Турции.

– Что ж, такого ответа я от вас и ждал. Вот послание к представителям торгового дома Рибьера. Вы можете ознакомиться с ним, после чего я при вас опечатаю бумаги и передам вам на сохранение. Если ваше руководство согласится с моим предложением, к лету они все получат дополнительные инструкции. Для подтверждения согласия в адрес моего торгового дома «Изи и сыновья», занимающегося поставками бобровых шкур и ворвани из России, следует направить письмо с согласием на поступившее предложение о инвестиции со стороны торгового дома трех тысяч фунтов на строительство в Архангельске двух специализированных наливных ботов для ворвани, существенно ускоряющих процесс погрузки на суда моей компании. Предложения такого не поступало, но боты я и впрямь готов построить – это выгодно и мне и властям города.

Скрепив достигнутое соглашение крепким мужским рукопожатием, довольные друг другом джентльмены расстались. Лорд Изи прямиком направился в свое поместье Танбридж Хаус, Юган же поспешил в Дувр, дабы не опоздать на пакетбот, отправляющийся завтра утром в Кале.




Глава 3. Назначение




Прибыв в Петербург, лейтенант Куприянов решил не останавливаться у родни или знакомых, а снял комнату в гостинице «Маяк» на Морской улице. Такое решение имело массу преимуществ, главным из которых была свобода. Сейчас он мог не отвлекаться на неизбежную при всех иных раскладах череду светских визитов, неизменно съедающих значительную часть времени и сил дворянина, оказавшегося в столице.

Почтовые дрожки прибыли к заставе утром, и Иван поспешил нанять извозчика, чтобы скорее попасть в центр города. На адмиралтейской пристани молодой человек купил билет на вечерний пароход до Кронштадта, но задерживаться не стал. Лейтенант не хотел быть узнанным одним из своих многочисленных знакомых, вполне вероятно вышедших в этот час освежиться после бессонной ночи, проведённой за штосом и бутылкой в окружении друзей.

Сегодня Ивану повезло, и за тот час с небольшим, что понадобился ему на покупку билета, ни одного знакомого лица в районе пристани он не увидел. Поймав закрытую пролётку извозчика, уставший за несколько дней пути лейтенант направился к гостинице, и вскоре с наслаждением расположился у камина в уютном холле небольшого заведения на Морской. С наслаждением протянув гудящие ноги к огню, Иван мечтал о том, как через полчаса доберётся до горячей ванны, которую сейчас грели слуги.

Ни малейшего желания задерживаться в столице у молодого человека не было: он был совсем не прочь посидеть с друзьями за карточным столом, или распить бутылку другую малаги в хорошей компании, но тратить на подобные развлечения всю зиму? Увольте! Да что там зиму – Иван не хотел задерживаться в Петербурге и дня! Такое на него напало настроение, что он желал как можно быстрее вернуться в родные костромские леса.

Иван хотел осмыслить многое из произошедшего за этот длинный год, и молодому человеку настоятельно требовались покой и уединение, которых не найдёшь в столице. О его прибытии никто не знал, а может и не узнает, ведь билет на пароход Бэрда до Кронштадта Иван купил сразу по прибытии. Нужно было всего лишь дождаться вечера, чтобы к утру явиться пред светлы очи начальства, получить назначение, и, скорее всего, отбыть до весны обратно в поместье.

Приняв ванну, лейтенант с наслаждением добрался до белоснежных накрахмаленных простыней и проспал до самого вечера, когда предупреждённый заранее лакей разбудил постояльца известием о том, что пришло время просыпаться, чтобы не опоздать на пароход. Ужин, принесенный в номер, делал честь респектабельной гостинице, и лейтенант остался более чем доволен и каре ягненка и отличным лафитом, и страсбургским пирогом.

Плотно поев, Иван расплатился за номер и направился к пристани, куда уже доставили его дорожный сундучок. Осеннее море было неспокойным, скоро ожидался ледостав, и обычные пассажботы в Кронштадт уже не ходили. Иван помнил, как раньше сообщение с островом в это время года замирало на несколько недель, пока не открывался санный путь. Но теперь пароходы ходили в главную базу флота ежедневно до самого ледостава, и лейтенант мог с комфортом попасть к месту службы.

Комфорт, правда, был относительным: каюта не обогревалась, через многочисленные щели в помещения уже весьма потрепанного службой пароходика проникали вездесущие брызги и капли холодной осенней воды, и нужно было серьезно утеплиться, чтобы за несколько часов пути вконец не окоченеть. Впрочем, бывалому моряку и полярному путешественнику погода неприятностей доставить не могла – у южного полюса бывало куда как холоднее.

В адмиралтействе Ивана встретили весьма приветливо, но сразу намекнули, что рапорт, с просьбой о зачислении в эскадру адмирала Рикорда, поданный в сентябре, остался без ответа. Расстроенный и взволнованный, Иван Антонович направился к приемной адмирала Моллера.

Антон Васильевич фон Моллер сидел за большим письменным столом, заваленным грудой бумаг, и было видно, что дела ему до вошедшего лейтенанта нет никакого. Так оно и было: готовилась большая война, и адмиралу было просто необходимо показать себя самым лучшим образом. Близкие ко двору друзья уже намекнули Антону Васильевичу, что после скандальной отставки его брата, которого едва удалось вытянуть из-под суда за злоупотребления, ему дается последний шанс. Решение нового императора, конфиденциально доведенное до адмирала, было предельно ясным.

Пока лично к нему претензий нет, но про прошлые прегрешения наверху помнят, и готовы дать этой информации ход. Так что, либо он выводит дела в адмиралтействе на качественно новый уровень, либо ссылка с конфискацией имущества грозит не только брату, но и ему. Тем не менее, положение обязывало, и он уделил лейтенанту несколько минут своего драгоценного времени. Тем более это, похоже, был протеже кого-то приближенного к императору. Просто так в адъютанты начальника главного морского штаба не попадают, а у него лежало назначение лейтенанта именно на эту должность.

– Господин адмирал! Лейтенант Куприянов по вашему приказанию прибыл.

– Доброе утро, лейтенант. Я читал ваш рапорт с просьбой о назначении на эскадру контр-адмирала Рикорда. Похвально, что вы рветесь в бой, но такой специалист будет более полезен на другом месте. Война с Турцией неизбежна, а на Черноморском флоте ощущается резкий дефицит опытных офицеров. Вы назначаетесь адъютантом начальника главного морского штаба его превосходительства князя Меньшикова. Уверен, что он найдет вам достойное применение на полях грядущей войны. Вам предписывается немедленно отправиться в Севастополь, и прибыть к новому месту службы не позднее января. Удачи вам, лейтенант.

Не сказать, что лейтенант был ошеломлен таким поворотом судьбы, все же военному моряку нужно всегда быть готовым завтра отправиться на другой конец света, но та деловая энергия, фактически не допускающая с его стороны даже слова, с которой встретил его немолодой уже адмирал, потрясала. Похоже, неторопливые времена маркиза де Траверсе остались в прошлом.

Выйдя из кабинета временно исполняющего должность начальника штаба Балтийского флота адмирала Моллера, Иван Антонович только сейчас обратил внимание на деловую суету, так непохожую на прежние порядки в адмиралтействе. Что ж, оставалось только радоваться, что ситуация начала меняться к лучшему и молиться, чтобы вся эта активность успела принести плоды, ведь неизбежная война была не за горами.

Постояв несколько минут в коридоре, лейтенант Куприянов быстрым шагом направился к пристани, где грузилась дровами привезшая его сюда «Елизавета». Больше в Кронштадте делать ему было нечего, так что нужно было поспешить, чтобы купить билет на отходящий вечером пароход. Путь до Севастополя не близкий, а дел надо было решить еще немало. И, в первую очередь, посетить Александра Христофоровича Бенкендорфа, явно знавшего о его назначении больше самого лейтенанта.




Дипломатическое интермеццо


(из письма Императора Николая

I

брату Константину)

Дорогой брат! Ты пишешь мне, что наваринское дело явилось серьезнейшим нашим поражением, и выгоду из него извлекут одни только англичане, присвоив себе победу, дорого обошедшуюся нашему флоту. К счастью, ты заблуждаешься.

Наваринское дело, как оно ни было пагубно для турок, является только естественным и законным следствием договора, задолго до этого объявленного Порте, и объявленного потому, что это было единственным средством прекратить порядок вещей, несовместимый с законным порядком в этой части вселенной.

Турция не могла окончить борьбу позорную как с той, так и с другой стороны. Англия покончила бы ее своими собственными средствами и так, как это удобно ей. Я не мог потерпеть этого, так как это означало бы добровольно уступить ей право делать там то, что ей заблагорассудится в исключительных целях не блага дела вообще, а блага ее исключительных интересов. Поэтому было необходимо принудить ее обязаться перед лицом всей Европы отказаться от каких бы то ни было видов на исключительные преимущества в этих странах. Вот смысл Лондонского договора от 6 июля. Франция примкнула к нему из недоверчивости, и тем лучше: таким образом, они обе связаны. Мы являемся во всем этом противовесом, или антиподом.

Следствием этого будут не республика, или республики Греции, а прекращение враждебных действий со стороны турок и греков. Последних же мы, в свою очередь, вскоре заставим образумиться. Главное же – восстановление в этих водах свободы торговли – обстоятельство слишком важное для всего нашего юга, чтобы я мог доверить попечение о нем англичанам, или «другу» Меттерниху. Теперь, если войне суждено произойти, она будет крайне прискорбным, но и весьма вероятным следствием безрассудства турок. Но здесь уже мне невозможно что бы то ни было предусмотреть заранее.




Глава 4. Фершампенуаз




Корабль был огромен. Его черное тело, заполнившее кронштадтский док, было облеплено мастеровыми, казавшимися на фоне старого линкора муравьями. Вообще, картина активных работ в заметаемом снегом доке, в котором люди безуспешно пытались отогреться у многочисленных костров, разложенных в нарушение всех правил прямо у лоснящегося свежей краской деревянного борта корабля, вызывала у понимающих людей состояние, граничащее с сердечным приступом.

Но выхода не было – линкор требовалось отремонтировать к весне, и если служителей еще можно было заставить работать на тридцатиградусном морозе, то горячая смола, которой сейчас обильно заливали всю подводную часть линкора, на таком морозе застывала слишком быстро, чтобы носить ее дальше десятка метров. Распоряжение исполняющего обязанности начальника штаба Балтийского флота адмирала Моллера было предельно ясным – хоть спалите тут все, но к весне корабль должен быть отремонтирован.

Своя логика в подобном подходе была. После случившегося три года назад наводнения линкор признали негодным к плаванию даже «в здешнее море», и особой ценности он не представлял, но случилась война, и надо было чем то срочно усиливать эскадру контр-адмирала Гейдена, громившего турок на Средиземном море. По-хорошему, старичка вполне можно было подлатать, и отправить сторожить родные Балтийские берега, пока его более молодые собратья отправятся на войну, но судьба и высшее начальство распорядились иначе.

Спущенный на воду в далеком 1817 году, «Фершампенуаз» был, по своему, уникален. Проект появился на фоне военной эйфории, когда победы над Наполеоном окрыляли, в том числе, кораблестроителей, желавших дать родной стране самые-самые лучшие корабли, воплотившие в себе всё, что только есть нового. Занесенный в списки адмиралтейства в качестве вполне рядового 74 пушечного корабля, линкор стал единственным в своем роде воплощением концепции океанского линейного корабля. Существовали даже планы отправить его на дальний восток, где такой крупный корабль смог бы достойно защищать интересы России, но потом подсчитали, во что обойдется создание необходимой для линкора базы в единственно пригодной для него Авачинской бухте Петропавловска, и оставили эту затею.

Слишком крупный и глубокосидящий корабль не имел на мелком и закрытом Балтийском море преимуществ перед своими гораздо более маленькими собратьями, но требовал существенно большего экипажа, и дорогого обслуживания. Именно поэтому прекрасно построенный корабль с дубовым набором и медными креплениями участвовал всего в одной кампании, а затем был фактически брошен в Купеческой гавани Кронштадта, где медленно гнил долгие годы.

Во время случившегося три года назад наводнения «Фершампенуаз» устоял на своем месте, но линкор не стали вводить в состав флота. Ведь надо было тратиться на ремонт корабля, малопригодного по дороговизне. Куда проще для чиновников оказалось совсем немного покривить душой, и признать линкор не подлежащим восстановлению.

Про корабль вспомнили, когда группа офицеров, давно жаждавшая свергнуть ненавистного многим адмирала Моллера, собирала на него компромат. Доброжелатели донесли императору, что наиболее крупный корабль флота, имеющий самую тяжелую артиллерию, стоит в Кронштадте и обречен на неизбежную гибель. Гнев самодержца, разразившийся после ознакомления с предоставлененными документами, стоивший теплых мест немалому количеству адмиралтейских чиновников, можно понять – ведь шла война, и на счету была каждая пушка. По личному указу императора Николая Павловича Романова «Фершампенуаз» предписывалось подготовить к плаванию, и отправить на Средиземное море с эскадрой, идущей на усиление флотилии вице-адмирала Гейдена.

Быстро починить ветерана, корпус которого имел уже «значительные гнилости» не представлялось возможным, но у кораблестроителей не оставалось выбора. До ледостава линкор ввели в док, где теперь наспех ремонтировали, выпиливая, порой, целые секции обшивки и набора, и заменяя их новыми, попутно обильно заливая кипящей смолой все подозрительные на гниль места.

Прибыв в феврале в Кронштадт, Юган сперва недоумевал, что потребовалось от него начальству посреди зимы. Обычно, в это время года офицеры сидели по домам, многие отправлялись навестить родственников и поправить дела в далеких поместьях, и вызов в главную базу флота был мягко говоря необычным явлением. Картина поднимающихся над доками густых клубов дыма поразила его еще на полпути до острова, но сперва юноша отправился не к ним, а в адмиралтейство.

К своему глубочайшему удивлению Юган не застал ни начальника Главного морского штаба князя Меньшикова, ни даже адмирала Моллера. В приемной адмирала сидел пожилой клерк, с безмерно усталым видом перекладывавший огромные стопки каких-то документов. Он спросил у Югана фамилию, покопался несколько минут в бумагах, и вручил ему два конверта. В одном лежал долгожданный юношей лейтенантский патент, в другом – назначение четвертым лейтенантом на тимберуемый в кронштадтском доке линейный корабль «Фершампенуаз», с предписанием немедленно по получении явиться к командиру корабля капитану первого ранга Григорию Ивановичу фон Платтеру.

Григорий Иванович фон Платтер был искренне рад видеть Югана, служившего под его началом на фрегате «Патрикий». Капитан отлично запомнил деятельного мичмана, готового все свободное время посвящать службе, что выгодно отличало его от массы маменькиных сынков, неизвестно как и зачем попавших на флот. Поэтому Григорий Иванович, напоив своего нового лейтенанта чаем, не стал скрывать от него истинного положения вещей.

– Юган! Я очень рад, что мне в подчинение направили именно вас! Не буду скрывать, положение у нас с вами нелегкое. «Фершампенуаз», на котором нам предстоит не только плавать, но и воевать – старая гнилая калоша, совершенно справедливо признанная комиссией не годной к плаванию. Но указ императора отменить невозможно, и летом мы отправляемся в Средиземное море. В адмиралтействе все всё понимают, и загнали нашего старичка перед самым ледоставом в док, чтобы мы имели возможность хоть что-то подлатать.

Однако есть неприятный момент – почти все толковые мастеровые заняты на авральной достройке новых кораблей нашей эскадры. Эти же мастеровые, с подачи адмирала Моллера, имеют приоритетные права на использование и без того немногочисленных на верфи станков. Им же направляются практически все поставляемые на верфи пиломатериалы.

В нашем распоряжении всего две сотни пьяниц и разгильдяев с ручным инструментом, да несколько кубометров сырого низкопробного леса, напиленного по окрестным болотам. Если вести работы обычным образом, то к лету нам не успеть никак. Поэтому я уже распорядился привлечь к ремонту всех офицеров, и начать работы немедленно.

Я знаю, что вам можно доверять, поэтому в ваше подчинение я направлю сводную команду плотников восьмого флотского экипажа. Задача у вашей команды будет важнейшая – нам почти неизбежно придется пережить несколько крепких штормов, и я не хотел бы, чтобы мой корабль разломился на волнении пополам. Плевать я хотел на течь – с этим в отведенные сроки все равно не справиться, но набор судна должен выдержать самый суровый шторм!

Юган, я договорился с главным констапелем – за небольшую сумму он направит в ваше распоряжение пятьдесят кубометров первосортного дуба, который должен поступить в сушку для строительства будущих кораблей. Это великолепные прямослойные бревна высшего качества, хотя и абсолютно сырые. Они неизбежно сгниют в течение ближайших трех – пяти лет, но сейчас выдержат любую нагрузку.

Вам необходимо обследовать набор «Фершампенуаза», найти наиболее пострадавшие элементы, и заменить их на новые. Предупреждаю сразу – больше качественного леса не будет. Все остальное, что поступает в наше распоряжение – напиленные частными лесопилками по ближайшим окрестностям кривые сосенки да елки. Этот хлам безусловно лучше гнилушек, которые можно проткнуть пальцем, но в наборе не выдержит и недели. Ситуация осложняется тем, что «Фершампенуаз» почти на десять метров длиннее своих одноклассников, на полтора метра шире, и сидит в воде двумя метрами глубже, так что фронт работ у вас соответственный. Даю вам неделю на обследование корпуса, после чего приходите – посовещаемся, как нам лучше распорядиться нашими скудными ресурсами.

Состоявшийся спустя неделю разговор не привнес ничего принципиально нового. Юган успел воочию убедиться в том, насколько плачевно обстоят дела с корпусом его будущего корабля, и попытался доказать, что пятьдесят кубометров сырого дуба никоим образом не помогут ввести в строй «эту старую гнилую калошу», но быстро был поставлен на место старшим товарищем, переведшим разговор в практическое русло.

Посовещавшись, решили пустить новые бревна на киль и стрингеры, отвечающие за продольную крепость корпуса. С гнилыми более чем наполовину шпангоутами пришлось мириться, молясь Богу, чтобы их изначально избыточное количество позволило кораблю продержаться в строю достаточно долго. На палубы, как и на обшивку корпуса, скрипя сердце, пришлось пустить сырые еловые доски, которые, на удивление, оказались все же лучше сосновых. По этому поводу капитан выразился в том духе, что даже сырой сосновый лес ушел без остатка на новые корабли, им же перепал брак настолько низкого сорта, что от него отказались абсолютно все другие верфи.

Начиная с пятнадцатого февраля работа на верфи закипела с новой силой. Впоследствии Юган часто вспоминал эти месяцы, как одни из самых тяжелых в своей жизни. Подчиненный ему отряд из двух десятков опытных плотников матросов, собранных со всего восьмого флотского экипажа, занимался самой ответственной работой – они аккуратно разбирали прогнивший киль корабля, замеряли размеры снятых частей, и изготавливали их точные аналоги из дубовых бревен.

Работа осложнялась тем, что на весь их отряд было всего три продольных ручных пилы, две поперечных, и весьма посредственные топоры. Не хватало и креплений, поскольку все кузницы Кронштадта работали на нужды строительства новых кораблей. Югану пришлось выделить пятерых матросов с переносным горном, на котором те тщательно чинили, а порой и реставрировали снимаемые при демонтаже оригинальные медные крепления. Все это чрезвычайно тормозило работу, и в мае месяце стало окончательно очевидно, что несмотря на все усилия, «Фершампенуаз» не выйдет на рейд вместе с остальной эскадрой.

Обеспечив кораблю минимальную герметичность путем заливания смолой и временных подкреплений подводной части, его сумели лишь вывести из дока, крайне необходимого для обшивки новых судов медными листами в подводной части. Скрывать положение вещей становилось все опаснее, и адмирал Моллер был вынужден написать императору отчет о состоянии дел по подготовке эскадры к выходу, в котором признавалась неготовность «Фершампенуаза».

Ответ императора, находившегося в это время на театре военных действий, несколько снизил напряжение. Николай распоряжался задержать отправку эскадры на месяц, за который всеми силами довести старый, но и наиболее сильный, корабль до состояния готовности к выходу в море. Наконец, измученные люди Югана получили подкрепление профессиональными рабочими петербургских верфей! За оставшиеся недели нельзя было довести линкор до идеального состояния, но итоговый вердикт ответственного за прочность связей четвертого лейтенанта «Фершампенуаза» Югана Эбергарда фон Шанцдорфа, в вошел в историю афоризмом: «Никогда ни один военный корабль, как и дамские часы, не может быть доведен до идеального состояния. До Средиземного моря дойдет!». Еще спустя неделю эскадра, поджидавшая ветерана у Красной горки, направилась к датским проливам.




Глава 5. Цели войны




– Добрый день, господин лейтенант! Вас можно поздравить с назначением?

– Добрый день, Александр Христофорович. Наверное, можно, хотя назначение не совсем то, на которое я рассчитывал. Я уже мечтал, что отправлюсь громить турок на Средиземном море, но был назначен в Севастополь.

– Ничего, Иван Антонович! Турок на вашу долю хватит и на Черном море, поверьте. Зато под началом князя Меньшикова у вас есть все шансы не просто отличиться, но и сделать для родины много полезного. Хотите загадку? Чего хочет добиться наше отечество в результате данной войны?

– Зная Вас, понимаю, что ответ «Освобождения греков от турецкого ига» не подразумевается. Возобновление прерванной торговли черноморских портов?

– Браво! Я восхищен вашими аналитическими способностями. Это и вправду основная цель будущей войны, но есть и еще несколько лишь слегка менее значимых. Греки, как вы правильно заметили, не главное. Они, безусловно, важны, поскольку иметь союзную и обязанную нам всем независимую Грецию гораздо лучше, чем турецкий вилайет, а уж тем более «заморскую территорию» под протекторатом Великобритании, что, к сожалению, почти уже и произошло. Так что за Грецию будем сражаться не щадя живота, но так, чтобы победа досталась именно нам, а не «союзникам». Но конкретизирую. Что, по вашему мнению, является целью Империи на Черном море?

– Балканские страны? Они богаты, с близким нам православным населением, да и нет у нас другого пути в Турцию.

– Не разочаровывайте меня, молодой человек! Нам не удержать под своим покровительством ни одной из этих несчастных стран. В лучшем случае там будут созданы независимые благожелательно настроенные к России государства, вот только благожелательности этой хватит ровно до начала очередной Русско-Турецкой войны. Вы ведь правильно заметили, что другого пути к Константинополю для армии фактически нет, а значит, война будет неизбежно происходить на территории этих стран. Первым делом они побегут к Австрии и прочим европейцам, чтобы те гарантировали их от подобного сценария.

Так что мы, безусловно, надавим на султана по окончании войны, дабы тот даровал своим христианским подданным дополнительные свободы, но платить жизнями русских людей за то, чтобы превратить хорошо расположенное к нам население вражеской Турции в оголтелых русофобов, каковыми они, почти неизбежно станут в случае обретения независимости в нынешних условиях – увольте!

Но вернемся к нашим баранам. Не буду более испытывать вашего терпения. Главной целью войны на Черном море для России является присоединение Анапы. Серьезное стратегическое значение Анапы обусловливается ее географическим положением у моря. По отношению к кавказской линии, она представляет собой то же самое, что и Ахалцихе на границе Грузии, то есть источник вечных тревог и поддержку черкесских набегов.

При таких условиях Анапа не только мешает сношениям европейской России с Закавказьем по Черному морю, но, распространяя свое влияние далеко внутрь страны, до Абхазии и Гурии, создает по обе стороны Кавказа, в тылу действующей армии, неисчислимые затруднения. Оставить ее в руках турок, значит иметь за своими плечами постоянную угрозу.

В Стамбуле не без основания рассчитывают, что достаточно только подогревать в черкесах религиозный фанатизм, чтобы держать эту страну в постоянном возбуждении против России. И они не жалеют денег: осыпают черкесов подарками, снабжают их порохом, артиллерийскими орудиями, ружьями, а вместе с тем и проповедниками. Несколько лет назад, после того, как мы оставили город, турецкое правительство поручило французским инженерам усилить оборонительные сооружения Анапы, удвоило в ней гарнизон и, вместо слабого Гассан-паши, назначило ее комендантом известного своей храбростью Чатыр-Осман-оглы. Однако, по донесениям верных людей в Стамбуле, храбрость является единственной добродетелью нового начальника – его предшественник был гораздо умнее и деятельнее.

Война с Турцией стала неизбежной уже год назад, поэтому князю Меншикову, при возвращении его из Персии в 1826 году, поручено было, между прочим, собрать по возможности точные сведения о силе Анапских укреплений. К сожалению, отношения между Россией и горцами тогда были настолько обострены, что пришлось отказаться от мысли узнать через них хоть что-нибудь об Анапе.

Вы, верно, по молодости не помните, а то и не слышали, но с 1807 по 1812 год, когда Анапа находилась в составе России, комендантом ее был генерал-майор Бухгольц, женатый на черкесской княжне и через нее имевший в горах большие родственные связи. До прошлого года генерал-майор был комендантом в Керч-Еникале. Князь Меньшиков попробовал воспользоваться родственными связями генерала, и написал ему письмо, которое, к сожалению, не застало адресата в живых. Но за него ответила жена. Вот ее письмо.

“Разбирая бумаги покойного мужа, касающиеся сдачи им Анапы, я нашла подробный план крепости, который при сем и посылаю. А так как я находилась в Анапе вместе с моим мужем, то знаю лично, что крепость эта была вооруженная, но, по приказанию мужа, когда ее сдавали Порте в 1812 году, разрушены были главные укрепления и самые контрфорсы ослаблены, а орудия свезены на флот. По настояниям паши оставлено было в то время там лишь несколько самых дурных пушек с негодными лафетами. Подробное описание Анапы, как я полагаю, погибло во время кораблекрушения, которое постигло судно, ибо ехавший на нем священник с семейством, вся канцелярия и все наше имущество утонули. Будучи сама уроженкой Черкесии, я поныне сохраняю родственные связи, доверие и приверженность к себе натухайцев, шапсугов и абадзехов, имею родственницу даже в самой Анапе. И если бы сведения эти требовались раньше, то имела бы случай и твердо убеждена в этом, что могла бы достать вам вид настоящих укреплений Анапы и все средства ее, так как крепость находится теперь в сильно оборонительном положении. Всегда желала я доставить родине моей покровительство монарха и для этой цели имела на родственников моих непосредственное влияние, с твердостью удерживаю и поныне средства подкреплять мое намерение, сопряженное с искренним желанием отвлекать народ сей от его заблуждений”.

По отдаленному положению от театра военных действий, предположенных в азиатской Турции, и по совершенному недостатку войск на Кавказе, Анапа включена в черту действий Дунайской армии. Поэтому из Екатеринославской губернии сейчас передвигается в Севастополь егерская бригада седьмой пехотной дивизии. Она предназначается для десанта, а со стороны Кавказа должен участвовать в предприятии только Таманский гарнизонный полк и четыре полка черноморских казаков.

Эскадра, под начальством вице-адмирала Грейга, должна высадить под Анапой десант и поддержать штурм огнем с моря. Со стороны черноморской линии к Анапе будут направлены два конные, и два пешие казачьих полка с конной батареей. По пути к ним должны присоединиться шесть рот Таманского полка и рота Нашебургского. Весь этот отряд поступит под командование флигель-адъютанта полковника Василия Алексеевича Перовского, который быстрым движением к Анапе должен очистить край от неприятельских шаек и обеспечить высадку десанта.

Так вот, Иван Антонович. После того, как наши силы сосредоточатся под Анапой, во весь рост встанет вопрос ее штурма, а достаточных сил для него выделить армия не сможет. В прошлый раз генерал Гудович атаковал Анапу со стороны равнины, где стены были не так высоки, а рвы не столь глубоки, и, тем не менее, осаждающие понесли огромные потери. Уверен, что турки провели работу над ошибками, и на этом направлении нас ждет немало сюрпризов.

Я хочу, чтобы вы, прибыв в Севастополь, показали князю Меньшикову вот этот персональный императорский указ, наделяющий вас особыми полномочиями на театре военных действий. Ваша первая задача будет состоять в том, чтобы через княгиню Бухгольц выйти на лояльных нам черкесов и любой ценой получить сведения о современном состоянии оборонительных сооружений Анапы. На основании этих данных командующий операцией князь Меньшиков примет решение о направлении штурма. Времени у вас, Иван Антонович, в обрез – штурм так или иначе начнется к началу мая, и только от вас будет зависеть, скольких жизней русских солдат он будет стоить.

В связи с этим для вас уже подготовлена моя личная карета, подорожные грамоты, обязывающие всех служителей менять ваших лошадей вне всякой очереди, и тысяча рублей золотом на дорожные расходы. На месте вам могут понадобиться значительно большие суммы, потому адмиралу Грейгу отдан приказ открыть для вас казну адмиралтейства. Уверен, что вы не злоупотребите оказанным доверием, лейтенант. С Богом!




Интермедия. Не бойся огня и меча




Петр Кузьмич Фролов вышел от государя озадаченным. Он так до конца и не понял ни мотивов нового императора, ни того, что же именно тот от него хочет. Нет, то, что новый хозяин земли русской все же решил озаботиться состоянием собственной промышленности, было ясно. После беспросветного отчаяния, уже долгие годы не покидавшего виднейшего алтайского инженера, воочию наблюдавшего упадок и закрытие некогда богатейших заводов, бессовестное разграбление великим трудом созданной промышленности одно это было глотком свежего воздуха. Внимание государя давало призрачную надежду на перемены к лучшему.

Пётр Кузьмич как живых видел своих учителей, отца, создавшего на Змеиногорском руднике крупнейшую в мире гидротехническую систему и самые мощные машины. Он вспоминал, как сам прокладывал железную дорогу, чрезвычайно облегчившую труд горняков и снизившую себестоимость руды почти на треть. Вспоминал Пётр Кузьмич и позорные времена, наступившие после окончания войны с Наполеоном.

Тогда император обнулил ввозные пошлины на все иностранные товары, и промышленность начала моментально приходить в упадок. Прекрасные и очень дешёвые на месте изделия уральских и алтайских заводов не выдерживали конкуренции с иностранным низкопробным барахлом.

Камнем преткновения стали дороги, а вернее их почти полное отсутствие. Цена продукции завода возрастала после доставки покупателю в европейской части империи иногда вдесятеро и более. Решить эту проблему, по мнению Фролова, могло только строительство железных дорог. И он положил жизнь, чтобы донести эту простую мысль до властей!

Но до того, как дороги будут построены, должна дожить и та самая промышленность! А она умирала на глазах. Даже его любимый Змеиногорский рудник, главный поставщик серебра в казну империи, и тот к концу правления предыдущего императора пришёл в упадок! И вот только теперь, похоже, забрезжил свет в оконце русской промышленности. Его, Петра Кузьмича Фролова, вызвали в Петербург, ввели в состав Сената, предоставили широчайшие полномочия. И уж он то не подкачает!

Но почему, почему все происходит вот так?! Понятно, и об этом говорил и сам император, и министр финансов Егор Францевич Канкрин, что власти необходим знающий человек, который поможет использовать немногие оставшиеся в казне средства на поддержку отечественной промышленности с наилучшим эффектом. Понятно и то, почему в качестве консультанта пригласили его. Без ложной скромности Петр Кузьмич отдавал себе отчет, что он остался одним из немногих в стране управляющих крупным производством, сумевшим не только выжить в условиях засилья дешевого беспошлинного импорта, не только сохранить вполне конкурентоспособное производство, но и значительно улучшить и оптимизировать работу вверенного ему промышленного района.

Издержки за последние годы удалось снизить втрое, введение новейших методов механизации труда и транспорта, особенно строительство первой в стране чугунной дороги дало отличный эффект. И теперь продукция его алтайских заводов за счет гораздо более низкой себестоимости при сопоставимом качестве могла смело конкурировать с английскими, французскими и шведскими товарами даже здесь, в Петербурге, не говоря о более отдаленных от моря областях России.

Успех дался нелегко. Пришлось отражать натиск многих конкурентов, стремившихся перехватить власть, и не брезгавших никакими средствами, вплоть до организации на заводах аварий и бунтов крепостных. Бунты пришлось давить предельно жестко, хоть и жалко было своих же собственных братьев-крестьян, из которых вышел его отец.

Но что поделать – глупые обманутые мастеровые не понимали, что их используют для своих грязных игрищ люди, которые при любом исходе сделают их жизнь только хуже. Они не видели, как приходится трудиться заводским крестьянам на том же Урале – в кандалах, при полнейшем бесправии и открытых издевательствах надсмотрщиков немцев. У него, на Алтае, было не так! Тем обиднее был прочно приклеившийся ярлык деспота и распространившаяся в народе поговорка «Не бойся огня и меча, а бойся Петра Кузьмича». Но с этим можно жить, если точно знаешь, что прав, что твоя работа приносит реальные плоды, полезна и стране и тем самым заводским крестьянам, которых бессовестно обманывают провокаторы.

И вот теперь, наконец, новый император понял, что России без своей промышленности никак не выжить, и вызвал его в Петербург. И не просто вызвал, но и предлагает возглавить тайный комитет по промышленным делам. Вроде бы все отлично – сбылась заветная тайная мечта, но что-то не так.

Вот, к примеру, почему комитет тайный?! Почему нельзя в открытую разогнать казнокрадов и вредителей, широко объявить о той поддержке, которую отныне получит честный промышленник и крестьянин. Оказывается – нельзя. Нужно таиться, делать вид, что дела обстоят если не хуже – куда уж хуже то – то и не лучше, чем сейчас. Исподволь, не поднимая шума менять совсем уж зарвавшихся олигархов, и повышать, повышать конкурентоспособность товаров, отвоевывая от закрытия завод за заводом. Много денег на это правительство выделять не может – нет в бюджете денег, но административную поддержку обещает. Главное же – именно ему предложено распорядиться теми средствами, которые удалось наскрести, с наибольшей пользой.

Что ж, он готов. Готов, даже несмотря на новые неожиданные унижения, связанные с дальнейшей потерей репутации. Ведь официально его назначают руководить не промышленностью крупнейшей страны, а дают в управление винные откупы. Какой иезуит придумал прикрывать доходы, поступающие в бюджет с возрождающихся предприятий вывеской сверхприбылей от продажи водки?! У любого внешнего наблюдателя теперь должно сложиться мнение, что положение в стране только ухудшилось – официальные доходы бюджета от налогов с предприятий падают, зато растут продажи огненной воды. Скорый коллапс кажется неизбежным. А кто этого должен добиться? Правильно – злой тиран, выходец из низов крепостных крестьян, прославившийся своей жестокостью и беспринципностью новоявленный сенатор и водочный король Петр Кузьмич Фролов. Что ж – за дело.




Глава 6. Прон




Дружескую пирушку по поводу дня рождения первого лейтенанта «Фершампенуаза» Ивана Никифоровича Поддубного в клубе восьмого флотского экипажа Юган пропустил. Как раз в этот момент он со своей командой плотников был по уши занят изготовлением нового княвдигеда, и даже не знал, что старшие товарищи собрались на празднество. Такое пренебрежение со стороны самого младшего среди них лейтенанта, да еще и назначенного на ответственную работу, вызвало в господ офицеров справедливый гнев.

После четвертой бутылки кто-то вспомнил, что ему рассказывали товарищи из Свеаборга, как этот самый Шанцдорф, будучи мичманом, отслужившим на флоте всего одну кампанию, получил под командование тендер, обойдя многих заслуженных лейтенантов. Вердикт был однозначным – выскочка немец заслуживает того, чтобы его проучили! Но как проучить офицера, явно находящегося в фаворе у капитана? Предлагали многое, вспоминая даже свое курсантское прошлое, но все это было или слишком мелко, или опасно для самих «учителей». Однако, как это всегда и бывает, выход нашелся.

Отвечающий в экипаже за работу с пополнением лейтенант Головнин предложил назначить к Югану вестовым недавно забритого во флот крестьянина, ровным счетом ничего не понимающего в морских делах.

– Господа! У меня в новом наборе есть выдающаяся личность! Идеальный вестовой для нашего немчика. Крестьянин Рязанской губернии Прон Оглоблин. Призван месяц назад, но уже завоевал в кубрике авторитет, почти насмерть забив троих матросов первой статьи.

Буйный! Старшинства для него не существует. Батоги за грубость и несоблюдение субординации получает каждую неделю, и все нипочем! Как следствие – вечно на всех озлоблен, особенно на господ офицеров. Притом пьяница. Неизвестно где берет водку, но пьян часто уже с утра. Представьте эдакого вестового у нашего педантичного господина лейтенанта!

– Хорошая идея! – дружно поддержал лейтенанта хор голосов.

– Решено! Это и вправду будет презабавно! Завтра же нынешний его вестовой будет переведен в другой экипаж, а наш невоспитанный товарищ получит прекрасный урок. Посмотрим, как он запоет через неделю. Обещаю вам передать в точности его слова, как только он прибежит с просьбой о замене вестового!

Однако прошла неделя, вторая, а Юган с просьбой о смене вестового не обращался. Изредка появляющийся в казарме Прон тоже, по своему обыкновению, только сердито зыркал на товарищей, да молчал. Единственно, что сумел точно установить лейтенант Головнин – Прон практически перестал пить. Теперь стойкий прежде запах перегара доносился от матроса не иначе как по воскресеньям.

Случилось же вот что. Утром вторника едва проснувшегося Прона отправили к новому «барину» Иван Иванычу. Нетрудно представить, как рад был крепкий мужик, всегда презиравший изнеженных «бар», оказаться в роли слуги. Но увидел он не нежного офицерика, ждущего в кровати, чтобы ему подали чулки, а сильного, атлетически сложенного юношу, уже одетого по всей форме.

Ничуть не задерживаясь во флигеле, в котором он снимал комнату, Юган быстрым шагом направился к доку, лишь бросив Прону, чтобы тот шел следом. По дороге новый «хозяин» поинтересовался именем своего вестового, узнал, чем он занимался в родной деревне, и очень обрадовался, когда услышал, что Прон был плотником. Юган тут же объявил своему новому подчиненному, что все обязанности вестового с него снимаются, а работать он будет на починке корабля, на котором им вскоре идти в бой.

Первый же рабочий день в доке, у огромной шестидесятиметровой туши линкора произвел на Прона неизгладимое впечатление. Работали как проклятые двенадцать часов с одним коротеньким перерывом на обед, принесенный прямо в док и разогретый на костре. Но, что больше всего поразило Прона, так это то, что Юган работал не просто наравне со своими подчиненными, но решительно во всем их опережал. Он лично найтовил тали, удерживающие огромный, только вчера изготовленный княвдигед. Он же, вместе с тремя плотниками, закреплял новую деталь по месту, добиваясь идеального совпадения швов, так что после установки новая деталь выделялась в старом наборе только цветом.

Да и вел себя этот офицер совсем не так, как иные. Не кричал без нужды, не подчеркивал своего особого, высшего положения, но держался с матросами просто, хотя и без панибратства. На пути обратно, к флигелю, где теперь предстояло жить и Прону, Юган расспрашивал своего нового вестового о том, как тот жил, как попал во флот.

В родной деревне Прон был авторитетом, но его никогда не любили. Прекрасный мастер, он, в то же время, отличался скверным неуживчивым характером, что не мешало ему быть счастливым. Особенно после того, как год назад молодой плотник женился, и обзавелся собственным хозяйством.

У Прона был брат Лабутя – любимец всей деревни, весельчак, балагур и пьяница. И надо же было так случиться, что помещик отдал именно Лабутю по рекрутскому набору во флот. Прон тогда впервые запил с горя от разлуки с братом. Прошло два года, и вдруг Лабутя вернулся. Вернулся не калекой, а красавцем матросом, да с медалью. Оказалось, что он сумел отличиться в сражении, а неосторожный начальник пообещал ему «чего хочешь». Ну Лабутя и захотел домой. Праздновали Лабутино триумфальное возвращение три дня.

Вот только радость была недолгой. Взамен вернувшегося брата забрали во флот его – Прона. Забрали, несмотря на то, что он всего год как женился, и у них с женой совсем недавно родилась дочка. И виной тому была Марфа, жена Прона, на которую давно заглядывался пожилой граф. Неудивительно, что попав на флот, разгневанный и отчаявшийся крестьянин, у которого только что рухнула жизнь, задал трепку насмехавшимся над ним товарищам, да и запил.

Выслушав историю вестового, Юган надолго задумался. Помочь горю Прона сейчас было никак нельзя, но и бросать человека в беде он не привык. Хорошенько все обмозговав, он подозвал вестового.

– Вот что, братец! Я все обдумал. Сейчас ничем твоему горю не помочь, но отчаиваться тебе рано. Твое счастье – ты попал на эскадру, отправляющуюся в бой, и если отличишься, то сможешь выкупить жену, да и забрать ее в Петербург. В село тебе, как брату, возвращаться не советую – не будет тебе жизни от барина, а в городе хороший плотник всегда устроится.

Но для того, чтобы все это стало реальностью, придется постараться. Отличиться в команде не так легко – нужно быть всегда на виду начальства, да на первых ролях. Так что бросай-ка ты пить, да берись за ум. Будешь стараться – обещаю замолвить за тебя словечко перед капитаном, но лености и небрежения обязанностями не потерплю!

– Рад стараться, ваше Благородие! Не пожалеете! Прон Оглоблин вам еще покажет, на что способен!

Прон был неглуп, пообщался со старыми матросами, и понимал, что слова лейтенанта не пустой звук. Другого шанса в его жизни могло больше и не представиться.

Спустя два месяц изумленный лейтенант Головнин подписывал представление Югана на присвоение рядовому Оглоблину звания матроса третьей статьи и внеочередного выходного в город. К моменту выхода «Фершампенуаза» на рейд матрос второй статьи Прон Оглоблин был переведен в марсовые и считался одним из подающих наибольшие надежды. К приходу эскадры к берегам Греции он, при покровительстве Югана, добился звания матроса первой статьи, и был замечен капитаном.




Глава 7. Севастополь




Путешествовать на юг в комфортабельной генеральской карете, имея предписание для всех почтовых станций о приоритетной смене лошадей одно удовольствие. Карета, подвешенная на мягчайших эллиптических рессорах, плавно проглатывает все неровности дороги, предоставляя в распоряжение хозяина максимально возможный в пути комфорт. Два мягчайших дивана, достаточно длинных и широких чтобы не только сидеть, но и лежать, не сгибаясь в три погибели, удобное рабочее место, оборудованное походным письменным прибором и снабженное изрядным запасом как обычной, так и гербовой бумаги, ну и, само собой, обширные лари для съестных припасов и напитков, необходимых в дороге. Лейтенант привык к совсем другому уровню комфорта, и сейчас откровенно наслаждался выдавшейся возможностью отдохнуть за казенный счет.

Однако все кончается, кончился и этот, казавшийся таким прекрасным вначале, но вконец измотавший к концу третьей недели движения путь. Севастополь встретил лейтенанта Куприянова ласковым, не по-осеннему теплым ноябрьским солнцем и ощущением провинциальной тишины. Эскадра стояла в бухте, корабли были разоружены на зиму, а многие офицеры отпущены в отпуска по поместьям. И хотя руководство флота в лице адмирала Грейга знало о готовящейся войне, но какой-то особой активности в городе не наблюдалось.

Крайне поражённый увиденным в городе, лейтенант Куприянов прямиком направился в Адмиралтейство. На удивление, его сразу принял адмирал Грейг. Небрежно просмотрев бумаги прибывшего, старик адмирал с сонным видом заявил:

– Господин лейтенант, тут сказано, что вы направляетесь в распоряжение командующего князя Меньшикова. Так вот к нему и направляйтесь. Насколько я знаю, князь сейчас отдыхает в Одессе. Впрочем, через месяц их сиятельство обещали быть в Севастополе. Спешить совершенно некуда, так что отдохните с дороги, а там и ваш новый командующий появится.

Неудивительно, что после такого приема лейтенант вышел из адмиралтейства в весьма растрепанных чувствах и не обратил никакого внимания на увязавшегося за ним посыльного. Пройдя за лейтенантом два квартала, посыльный свернул в узкую улочку, зато из-за столика открытого кафе поднялся дородный господин в шляпе канапэ и явно никуда не торопясь пошел вдоль улицы. Убедившись, что лейтенант, ни с кем не вступая в контакт, отправился в гостиницу «Морская», господин отер вспотевший лоб ярким платком и продолжил свой путь. Внимательно смотревший на него чистильщик обуви свистнул, и что-то сказал подбежавшему мальчишке турчонку.

В десять часов вечера, когда лейтенант вернулся в номер из ресторана, он нашел на столе записку с приглашением посетить загородный бильярдный клуб «Пересвет». Учитывая, что никому, кроме адмирала Грейга не было известно о самом факте прибытия лейтенанта в Севастополь, события начинали развиваться все интереснее.

Переодевшись в штатское и прихватив пару пистолетов, Иван Антонович направился к выходу. Ему не пришлось объяснять извозчику куда ехать – тот отлично знал излюбленное офицерами место отдыха в одной из уютных бухточек недалеко от города. Спустя полчаса Иван выходил из пролетки у массивных кованных ворот, охранявшихся дюжим матросом, пропустившим лейтенанта только после предъявления записки с приглашением. Встретивший лейтенанта мажордом сказал, что его ждут, и проводил в уединенный курительный салон, где уже расположились адмирал Грейг и главнокомандующий князь Меньшиков.

– Иван Антонович, добрый вечер! – произнес адмирал. Простите за это представление сегодня в адмиралтействе, но поверьте – оно было необходимо. К сожалению даже стены, особенно стены моего служебного кабинета, имеют уши. Мы с князем – он кивнул в сторону сохраняющего молчание главнокомандующего – уже давно вас дожидаемся. Нам поступили насчет вас достаточно четкие указания, так что присаживайтесь.

Самое время обсудить вашу будущую службу на Черноморском флоте. До меня довели сведения о ваших прошлогодних подвигах под Або. Поздравляю – вы проявили себя более чем достойно! Не каждому дано с таможенной яхтой и десятком иолов отправить на дно английский корвет. Хотел бы иметь в подчинении такого офицера.

– Господин Адмирал! Подскажите же, что происходит? Война вот-вот начнется, но в городе незаметно и следа к ее подготовке. Суда стоят в гавани разоруженные, в адмиралтействе одни сонные клерки, а городовой сказал мне, что господа офицеры отпущены на зимние квартиры по поместьям!

–Все правильно, Иван Антонович. Именно такую картину, надеюсь, и получают в Стамбуле от своих, увы, многочисленных шпионов. Вам же, судя по вашим бумагам, можно доверять, потому скажу правду. На суда догружаются последние припасы, уже принят полный запас воды, ядер и пороха. Команды распределены по кораблям, и полностью готовы к погрузке. Во всех портах создан запас дров и пресной воды для буксирных пароходов, заканчивающих ремонт перед кампанией. Господа офицеры действительно отпущены по домам, со строжайшим приказанием носа не показывать в Севастополе, но через месяц начнут прибывать, закатывая дружные пирушки по поводу «встречи старых друзей».

Все они проинструктированы, что во время подобных посиделок следует громко обвинять флотское руководство и меня лично в игнорировании опасности, и пространно разглагольствовать о полной небоеготовности флота. Особенно подробно господа офицеры будут останавливаться на ужасном состоянии кораблей и судов, якобы насквозь прогнивших и снабженных командами из никогда не видевших моря землепашцев внутренних губерний. Не забудут они рассказать и о многочисленных поломках в машинах «Везувия» и «Метеора», делающих оба парохода абсолютно непригодными даже для портовой службы.

На самом деле оба парохода прошли этой зимой полную переборку механизмов и капитальный ремонт корпусов, что должно позволить использовать их в предстоящей кампании в качестве буксиров для крупных кораблей флота и судов снабжения при операциях вблизи главной базы. Одно это сократит время выхода эскадры втрое, что явится отличным сюрпризом для неприятеля.

Наибольшие же надежды я связываю с «Молнией». Этот новейший пароход вдвое крупнее своих младших братьев, и смело может ходить по всему театру военных действий. И не просто ходить! По результатам прошедших осенью испытаний выявлено, что при умеренном волнении моря «Молния» вполне может буксировать линкор со скоростью до пяти узлов. Я планирую использовать этот пароход при эскадре – он может оказаться незаменим при действиях у вражеского побережья в штиль.

К тому же, в нашем распоряжении имеется ряд частных пароходов, лучшие из которых «Лиман» купца Серебряного и «Надежда» графа Воронцова, могут быть быстро мобилизованы флотом. Если возникнет нужда, привлечем к операциям флота и «Одессу» – она сейчас проходит окончательную отделку в Николаеве, и должна стать первым специализированно пассажирским пароходом.

Состояние линейных кораблей и фрегатов тоже далеко не столь плачевно, хотя, к сожалению, ряд судов и вправду устарел и требует ремонта. Но ничего криминального – к плаванию «в здешнем море» эскадра готова. Но это все общие сведения. Вам, насколько я понимаю, предписано заняться другим. Адмирал кивнул князю.

Не проронивший до того ни слова главнокомандующий внимательно посмотрел на своего нового подчиненного. Лично он этого лейтенанта не знал, но слышал о нем много: два кругосветных плавания, в последнем из которых открыт таинственный южный континент, блестящие успехи в качестве непревзойденного навигатора, спасшего во льдах южного полюса свой корабль. Инициативность… в чем-то даже излишняя инициативность офицера, готового отстаивать свое решение даже наперекор начальству. А согласно последним секретным документам, поступившим всего месяц назад, еще и храбрость в бою, умение быстро оценивать обстановку и наилучшим образом использовать все возникающие обстоятельства. Все это импонировало опытному политику и разведчику. Он был рад, что ему направили именно такого подчиненного, но следовало проверить лейтенанта в деле.

– Иван Антонович. Я знаю, вы в основном в курсе предстоящего вам задания, – произнес князь – но я хотел бы уточнить некоторые детали. Крым и Кавказ переполнены вражескими агентами, потому мы вынуждены действовать крайне осторожно. Никто в Стамбуле не должен прежде времени догадаться о цели нашего удара.

Взятие Анапы должно стать первым, наиболее мощным и внезапным ударом будущей войны. Сейчас на Пруте достаточно открыто и неспешно собирается армия графа Витгенштейна. Его прибрежному флангу готовится содействовать весь Черноморский флот. Об этом прекрасно известно, об этом говорят во всех местных кофейнях и этого ждут наши враги. А вот о чем не говорят, так это о подготовке усиленного десантного отряда, который должен практически с ходу, одним ударом взять Анапу.

Анапа сильная крепость, и взять ее приступом нелегко. Действовать в лоб я не хочу, потому мне необходим план укреплений, а лучше всего – верные люди за стенами крепости. Местные офицеры в массе своей, к сожалению не слишком пригодны для выполнения деликатных поручений такого рода, вы же, по мнению уважаемого мной Александра Христофоровича Бенкендорфа, подходите для такой работы как нельзя лучше.

Вашей первейшей задачей будет инкогнито попасть в Керчь, и встретиться со вдовой генерала Бухгольца. Через нее надо выйти на лояльных горцев, готовых оказать нам содействие в обмен на возвышение их тейпов при нашей власти. Само собой, не стоит скупиться и на вполне зримые здесь и сейчас деньги. Для начала мы с адмиралом приготовили для вас двадцать пять тысяч золотом и ассигнациями, но это, само собой, не предел.

В Керчь вы отправитесь на рассвете, на местной кочерме с верными нам проводниками. Сейчас в клубе для вас приготовлена комната отдыха, так что советую поспать. К сожалению более подробных инструкций я вам, Иван Антонович, дать не могу. Единственный совет – будьте предельно внимательны. Сегодня в городе за вами следили, тут вы в безопасности, но…имейте в виду.

Немного шокированный сложившейся обстановкой, в которой главные представители российской власти вынуждены тайком давать объяснения своему подчиненному, но и успокоенный тем, что он узнал, лейтенант отправился спать. Утром ему предстоял долгий и нелегкий путь.

Проводив лейтенанта, адмирал с князем продолжили разговор. Адмирал, который в этот час уже совсем не выглядел тем немощным стариком, который предстал перед глазами прибывшего днём в адмиралтейство Ивана, пригласил князя к столу. Дальнейший разговор проходил за разыгрыванием партии в бильярд.

– Алексей Самойлович, я хотел бы обсудить с вами работу штаба флота по подготовке к предстоящей войне, но, сперва, давайте покончим с нашим лейтенантом. Вы уверены, что за ним следили?

– Да, Александр Сергеевич, уверен, твердо ответил адмирал, уверенным движением кия забивая шар от двух бортов в середину. Точно так же я уверен, что мой адъютант лейтенант Тищенко работает на англичан, но этот фрукт пускай пока трудится – на него найдется управа после начала войны. За нашим подопечным следили, и следили профессионально. Но и мы не лыком шиты. Адмирал чуть отвлёкся, кий соскользнул с шара, и ход перешёл князю.

– Завтра на рассвете лейтенант Куприянов сядет на транспорт, направляющийся в Одессу, а спустя установленное время поселится в одной из одесских гостиниц, где будет весело проводить время. Надеюсь, что эта небольшая подмена даст нашему подопечному месяца полтора времени на выполнение задания, а там и война не за горами. Когда вы планируете нанесение удара?

– Ну что ж, надеюсь, лейтенант оправдает наши надежды. Мне и вправду крайне нужен план укреплений – солдат у нас мало, и они еще пригодятся в других сражениях, так что победу необходимо одержать малой кровью. Князь, бывший не столь заядлым игроком, промазал, и ход вновь вернулся адмиралу.

– Но в любом случае, я хотел бы видеть флот с десантом у стен крепости не позднее середины апреля, Алексей Самойлович. Раньше тоже не надо – не поспеют сухопутные войска, но к 15 апреля я буду ждать бомбардировки Анапы и высадки десанта у Джемитея.

Разговор за бильярдом продолжался еще два часа, и под конец оба военачальника расстались вполне довольные друг другом. Адмирал выиграл триста рублей, князь, хоть и проиграл, прекрасно провёл вечер за беседой с умным человеком и решил почти все свои дела.

Приезжавший в Севастополь инкогнито Александр Сергеевич Меньшиков уселся в карету и в сопровождении полуроты егерей отправился в Одессу, а адмирал Алексей Самойлович Грейг не стал покидать гостеприимных стен клуба. Его всегда ждала здесь личная комната отдыха, услугами которой адмирал и воспользовался, чтобы утром отправиться в адмиралтейство – изображать апатию и бездействие.




Глава 8 Покорители неба




Книгу о воздухоплавании Юган купил по случаю в Лондоне, но руки до неё дошли только сейчас, когда, намерзнувшись за день в доке, казалось, нет сил больше ни на что, кроме сна. И, тем не менее, силы находились. Даже вспомнились те, еще не столь далекие, дни, когда он, будучи старшим помощником капитана на вмерзшей в лед «Наяде», руководил разгрузкой судна в Борнхольме. Капитан Ольссен тогда покинул корабль в первый же вечер – ему было нужно улаживать дела с несостоявшимся фрахтом, и Юган остался на судне полным властелином. Разгрузка шла с рассвета и до вечерних сумерек, команды на «Наяде» оставалось всего семь человек, и юный старший помощник вкалывал наравне с матросами. А под вечер, едва передвигая ноги, он отправлялся в каюту капитана, устраивался у камелька, и погружался в чтение! Сколько светлых радостных минут доставил ему той зимой Оссиан! Юган и теперь вспоминал те дни как одни из счастливейших.

Вот и сейчас, возвращаясь после утомительного дня на верфи, юноша с удовольствием заваривал любимого им кофе и погружался в историю покорения пятого, воздушного, океана. Рассказ об опытах Монгольфье, их мечтах и о первых полётах на ещё крайне несовершенных воздушных шарах, заворожил Югана. В книге подробно описывался тот нелегкий путь поиска наилучшей конструкции шара, которым прошли французские братья изобретатели.

Дальше в книге было рассказано о том научном подходе, который применил к новому делу Шарль, как его первый же грамотно спроектированный аэростат, наполненный водородом, сразу в несколько раз превзошёл по всем статьям примитивные монгольфьеры. В книге имелось описание первого в мире свободного полета на шаре, наполненном водородом, и потому управляемого куда лучше примитивных предшественников, поднимаемых силой огня. Составленное самим Шарлем, оно вызывало у читателя желание любыми силами подняться в воздух, чтобы проникнуться этим небывалым ощущением владычества над небом, когда «все тяжести, все заботы, все неудачи, все немощи человеческой природы остались далеко внизу».

Шар у воздухоплавателей протекал, и им постоянно приходилось что-нибудь выбрасывать, но они долго поддерживали высоту полета в 600 метров, улетев далеко от Парижа. Потом было триумфальное приземление, и совсем уже авантюрный полет в одиночку на полупустом шаре без балласта, который занес воздухоплавателя на высоту более четырех километров. Шар стал обмерзать и прорываться, водород выходил в разреженный ледяной воздух подобно густому пару из хорошо протопленной бани, а сам Шарль едва не потерял сознания от того, что дышать на такой высоте было решительно нечем. И, тем не менее, даже после захода солнца, в кромешной тьме Шарль продолжил свой полет. Видя, как развивается привязанный к шару флаг, отважный воздухоплаватель мечтал о будущих управляемых аэростатах. Однажды воздушный океан должен пасть к ногам бесстрашного человека.

Но больше всего Югана потрясла полная трагизма история первого в мире воздухоплавателя Пилатра де Розье. Никому не известный бедный юноша, отважившийся подняться в воздух на кое как сшитом крайне несовершенном шаре, моментально влюбился в небо. Один полет следовал за другим, а вместе с тем росла и слава Пилатра.

В одночасье ставший знаменитым, отважный герой воздухоплаватель не мог остановиться: слава его была столь велика, но столь непостоянна, что юноша стремился совершать всё более и более опасные полёты, лишь бы оставаться первым. Первым во что бы то ни стало! Первый человек в воздухе, первый человек, отправившийся в полёт без привязи, первый человек, совершивший длительный свободный полёт, потом первый полет на воздушном шаре с пассажирами, едва не стоивший ему жизни, ибо оболочка шара не выдержала огромной нагрузки и лопнула на высоте тысячи метров! И всё это он! Он – знаменитый и неповторимый Пилатр де Розье! Слава пьянила, кружила голову! Слава дарила любовь прекраснейших девушек и делала его общество желанным для всех! Входя в любой трактир Парижа, Пилатр мог смело рассчитывать на бесплатное угощение от поклонников! Выходец из бедной семьи, долгое время едва сводивший концы с концами, Пилатр вдруг оказался на вершине Олимпа.

Но слава не дала богатства, выпрошенные на новый шар деньги стремительно улетучивались по кабакам, а драгоценное время было упущено… Первыми перелетели Ла-Манш из Англии во Францию француз Жан Пьер Бланшар и англичанин Джон Джефриз.

Это был провал! Уже готовый к полёту Пилатр запил. Катастрофа надвигалась неминуемо. Шар был получен на правительственные деньги, и правительство ждало от Пилатра полёта либо возвращения огромного кредита в 40000 франков. Денег не оставалось: 6000 ушли на шар, теперь практически непригодный, за долгую зиму прогрызенный во множестве мест мышами, поскольку был свален как попало в амбаре близ Кале. Остальное совершенно нечувствительно разошлось по парижским кабакам. Приставы могли явиться в каждый момент, и отправить его, его, знаменитого Пилатра де Розье в долговую тюрьму! Это был бы конец! Да что там конец – гораздо хуже! Это был бы несмываемый позор! И Пилатр решился! Полёт должен быть совершён во что бы то ни стало!

14 июня, как только подул благоприятный ветер, худой как дуршлаг воздушный шар с огромным трудом был наполнен водородом. Публика, видевшая состояние шара, была в ужасе. С тяжёлым сердцем поднимались в небо Пилатр со своим товарищем, конструктором шара Ромэном. Единственное, на что они рассчитывали, это на комбинированную конструкцию шара: по большому счёту стандартный, наполненный водородом «Шарльер» получил жаровню для разогрева газа и теперь смельчаки надеялись постоянным его подогревом компенсировать потерю водорода через многочисленные дыры.

Никто не рассказал отважным, но малообразованным воздухоплавателям о тех страшных опытах, которые уже были проделаны с водородом, никто не сообщил им о самой возможности взрыва. Трагедия произошла спустя четверть часа после старта прямо на глазах многочисленной толпы. Огромную оболочку шара охватило жаркое пламя, она вспыхнула ярчайшим светом и перестала существовать… тела Пилатра и Ромэна нашли на самом берегу Ла-Манша, у рыбацкой деревушки Вимэрэт. Пилатр, которому на момент гибели было всего 28 лет, остался первым до конца – первый человек, поднявшийся в воздух, стал первой жертвой воздухоплавания. Так окончилась короткая, но блестящая жизнь первого покорителя воздушного океана.




Интермедия. Сефер-бей




Сефер-бей пребывал в ярости. Он уже в который раз пытался доказать этим идиотам из дивана и самому султану, что главной целью русских в готовящейся войне будет взятие Анапы, но его не слушали. «Вы просто хотите усилить гарнизон и без того неприступной крепости, просто потому, что это вотчина вашего отца» – говорили ему. «У гяуров нет другого пути, кроме как через Балканы – там мы их и встретим. А на осаду Анапы у них просто не хватит сил» – твердили эти заплывшие жиром военачальники, неспособные справиться даже с жалкими греками. Они слишком дрожали за свои балканские и румелийские имения и нипочем не хотели выделить достаточно средств для обороны действительно важнейшей крепости. Единственным, кто поддержал Сефер-бея, оказался Ибрагим Катранджи – негласный хозяин невольничьего рынка Стамбула.

Оно и понятно – через Анапу шел основной поток пользующихся отличным спросом северных наложниц и русских мальчиков, и терять этот источник Ибрагим не желал. Уже после заседания дивана, Катранджи отозвал Сефер-бея в сторону, и приватно сообщил, что готов «безвозмездно» пожертвовать на благое дело обороны Анапы сто тысяч динариев, но не советовал бы искать защитников крепости среди турок. Куда лучше нанять на эти деньги бравых джигитов и снабдить их всем необходимым для борьбы.

Ибрагим не слишком жаловал засевших в Стамбуле турок-сельджуков, искренне считая их оккупантами, незаконно присвоившими себе верховенство в мусульманском мире. Потомок курдских князей, он не мог смириться с жалким подчиненным положением своего народа, но понимал, что сейчас, когда гяуры захватили такую власть в мире, вносить раскол в мусульманское братство не время. Вот потом, когда Аллах сперва покарает разложившуюся турецкую верхушку руками неверных, а затем приведет к гибели и самих гяуров, наступит время для создания великого Курдистана.

Сейчас же его задача в том, чтобы к тому моменту в курдских руках сосредоточилось достаточно власти и богатства для осуществления великого замысла. Империя трещит по швам, Наместник Египта Мехмет-Али паша, кстати, сын мелкого албанского полицейского чиновника, фактически не подчиняется султану, так отчего бы и курдам не основать хотя бы квазинезависимое государство где-нибудь на территории Сирии. Вполне реальный план, особо если центральная власть ещё чуточку ослабнет, а верные курды помогут своему султану покарать тех же греков… в обмен на территории и широкую автономию.

И не последнюю роль в этом должны сыграть черкесы. Они прекрасные воины, истинные сыны Аллаха. И этих воинов можно за весьма умеренную плату нанять, чтобы их руками очистить от мерзких арабов незаконно захваченные ими исконно курдские земли. А черкесам с курдами делить нечего. Потому не стоит жалеть денег для поддержки верного союзника, тем более что работорговля в Анапе приносит Ибрагиму за год куда как больший доход, чем сто тысяч динариев. Сефер-бей умный человек, и сумеет распорядиться средствами на защиту крепости, построенной его отцом, наилучшим образом.

Полученные от Катранджи деньги развязывали Сефер-бею руки, но смирить ярость он не мог, да и не пытался. Пожалуй, ему следует вернуться на родину – доверять такие деньги, да и дело чрезвычайной важности посторонним нельзя. В Анапе ждут мать и три брата – настало время навестить родных, и с их помощью организовать гяурам такую встречу, чтобы тем надолго расхотелось даже смотреть в сторону Анапы.

Ранней весной 1828 года линейный корабль «Селимие» прибыл к Анапе. На его борту находились новый помощник паши князь Сефер-бей Зан и резидент английской тайной службы Джеймс Белл. За время пути они нашли общий язык, и теперь у Сефер-бея были не только сто тысяч динариев, но и твердое обещание поставок ружей, пороха и легкой полевой артиллерии к любому указанному им пункту на черноморском побережье.

Причем поставок, независимых от Турции, которой в ходе войны может оказаться «не до того». Уже на вторые сутки пребывания Сефер-бея в крепости его браться с верными джигитами отправились в горы собирать тейпы на войну с неверными. Еще месяц спустя другая, куда менее многочисленная группа горцев, состоящая из подобранных Сефер-беем стариков, мальчишек и женщин, переправилась на кочерме через узкий пролив и оказалась в Еникале. Эти люди, получившие контакты людей Джеймса Белла в Крыму, стали надежными связниками, обеспечившими нового резидента английской разведки бесперебойной связью со своей компетентной, но, увы, немногочисленной сетью агентов.




Глава 9. Черкесы




Лейтенант Куприянов торчал в Еникале уже полтора месяца, а воз был и ныне там. Надо было срочно что то предпринимать, иначе дело, за которым его послали, будет окончательно и бесповоротно провалено. Переговоры с представителями племен шли ни шатко ни валко, да и представителей как таковых не было – ни один из старейшин не посчитал возможным явиться к гяурам, чтобы говорить с жалким лейтенантишкой.

Да, они выслали своих сыновей – юных, горячих джигитов, но что он мог им предложить? Предать своих в назревающей войне с неверными? И за что? За обещание сытой мирной жизни под скипетром православного царя? Не смешно. Даже заикаться ни о чем подобном Иван не стал – настолько-то он в людях разбирался. Напротив – он попытался рассказать им, что Россия страна многонациональная, и ислам в ней вторая по распространенности религия. Припомнив рассказы Дениса Давыдова, рассказывал своим новым знакомым о подвигах калмыцких лучников, прозванных французами «степными купидонами» в минувшую войну. Молодые черкесы слушали внимательно, и, в свою очередь, повествовали о подвигах лихих джигитов, совершающих дерзкие набеги и уводящих в горы много пленников и богатую добычу.

Чем больше Иван общался со своими новыми знакомыми, тем отчетливее понимал, что не добьется от них толку. Просто потому не добьется, что нет у него времени. Не успеет он стать своим – так и останется чужим гяуром, с которым вежливы в силу закона гостеприимства и за те деньги, которыми он сорит. Но завтра этого русского можно легко зарезать, а лучше продать в недалекой Анапе. Нет, в эту войну горцы, только что поддержавшие вторжение персидского шаха и умывшиеся кровью в сражениях с русской армией, союзниками не будут. Хорошо, если хоть некоторые из них сохранят нейтралитет, но даже на это надежды мало.

В конце концов, он решился – единственным шансом на выполнение задания было самому проникнуть в Анапу. Но под каким видом он, русский офицер, мог попасть во вражескую твердыню? Выдать себя за черкеса не стоило и пытаться, за турка – тем более. Да вообще, смотря правде в глаза, он не смог бы убедительно сыграть ни одной роли иноземца. В отчаянии Иван уже обдумывал план проникновения в Анапу под видом пленника, сопровождающего одного из своих новых черкесских знакомых, но тут ему на помощь пришел случай.

Они сидели с Али-беком, старшим сыном мелкого натухайского князька за кальяном, и говорили о положении в горах, о взаимоотношениях между тейпами, когда вдруг Али упомянул, что последнее время сносу не стало от вконец обнаглевших русских, да не обычных, а верных союзников турецкого султана из Задунайской казачьей сечи. Сперва, когда сечь только образовалась из переметнувшихся на сторону турок запорожских казаков, бежавших от суда после пугачевского восстания, новые подданные султана вели себя тихо. Но время шло, и сечь активно росла за счет перебежчиков и дезертиров из русской армии. Рос и авторитет новых подданных у турецких властей. Атаманы всячески лебезили и старались выслужиться перед новыми хозяевами, подносили им богатые дары, готовы были на любое применение, лишь бы обеспечить свое положение. Ну а где казаку взять денег? Понятно – в набегах.

Отряды задунайцев принимали самое активное участие во всех походах турецкой армии, где прославились непревзойденными мародерами и насильниками, оставляющими за собой выжженную землю без единого живого существа. Убивали всех, кто не представлял ценности на невольничьем рынке, забирали все, что имело самую мизерную ценность. Прославились летучие отряды бывших казаков и в набегах на русские селения, вот только последнее время кавказский корпус был здорово усилен, и русских грабить стало опасно, храбростью же казачки не отличались.

И тогда предприимчивые командиры летучих отрядов вспомнили прошлое – заполыхали аулы, не ждавшие нападения со стороны союзников султана. Горцы не могли оказать настолько организованного сопротивления, как регулярные русские войска – между тейпами шла война, и часто к отрядам задунайцев присоединялись черкесы, сводящие между собой счеты.

Два года назад сечь получила большое подкрепление в виде нескольких сот перебежавших к ним солдат и офицеров – членов южного общества декабристов. Им нужно было доказать атаману Гладкому свою полезность, потому именно из этих людей было сформировано несколько летучих отрядов, промышляющих в горах. Они часто появлялись в Анапе, сбывая на знаменитом невольничьем рынке пленных, захваченных в разбойных набегах. Вот одним из таких беглых офицеров русской армии, перешедшим на сторону турок и возглавившим шайку грабителей, промышляющих в горах, и решил прикинуться лейтенант Куприянов.

Подготовка к операции по проникновению в крепость заняла еще месяц. В Анапу нельзя было идти с пустыми руками – это было подозрительно. Али предложил совершить набег на аул своих врагов из племени хегайков, взять пленных, и прибыть в Анапу с рабами на продажу. План был в целом хорош, но, немного подумав, Иван решил не вмешиваться в клановые дрязги, да и убивать стариков с детьми ему, как русскому офицеру и просто человеку совсем иных моральных норм, претило. Не отказывая Али, который был ему нужен в качестве союзника, Иван предложил несколько иной подход к решению проблемы.

Согласно плану лейтенанта, он, с группой верных джигитов Али, перехватывал один из идущих к Анапе караванов невольников, перерезал охрану, занимал её место и так попадал в город. Али не возражал – предложенный русским план обещал больше прибыли при меньшем риске неудачи, ведь в караване заведомо было чем поживиться, а в ауле и вовсе могло к нужному моменту никого не оказаться на продажу.

Две недели Али собирал верных джигитов, покупал необходимые в дорогу припасы, оружие и снаряжение. Всем участникам предприятия в случае успешного возвращения было обещано щедрое вознаграждение. И вот, в исходе марта, кочерма с двумя десятками черкесов покинула берега Крыма и направилась к недалекому кавказскому побережью.

Нужный конвой, направляющийся со стороны гор к Анапе, обнаружили на третьи сутки ожидания. Десяток вооруженных мужчин гнали на продажу полсотни пленников, в основном девушек и мальчиков армян, пользующихся на невольничьем рынке наивысшим спросом. Как определил опытным взглядом Али, хозяевами конвоя были персы, по всей видимости, потерявшие надежду провести к себе на родину пленников, захваченных в войне против России.

Для любого джигита такой конвой желанная добыча, и даже странно, что он дошел по горам почти к самой Анапе. Впрочем, как стало ясно к вечеру, странности тут не было – пристальное наблюдение выявило, что все конвойные были ранены. Скорее всего, изначально их было больше, и значительная часть отряда погибла, отражая атаки жадных до поживы горцев.

Как только конвойные устроились на ночлег, связав на ночь пленных, меткие стрелки Али, заранее засевшие со штуцерами в укромных зарослях, дали залп. Одновременно Иван повел в атаку на работорговцев оставшихся с ним четверых джигитов, но работы для них уже не нашлось. Пока атакующие преодолевали три сотни метров каменистой пустоши, отделявшие их от лагеря персов, прекрасные горные стрелки Али уложили всех защитников, ухитрившись не задеть ни одного пленника.

Анапа встречала горцев, пришедших торговать со столь желанным в городе живым товаром, как родных. Никого не удивил и возглавляющий натухайцев русский – за последнее время тут привыкли именно к такого рода смешанным шайкам разбойников, совершающих набеги на кого придется и не считающихся с национальностью ни своих членов, ни тех, кого они грабят.

Сдав живой товар по оптовой цене «держащему» местный невольничий рынок толстому турку, вновь прибывшие не отказали себе в удовольствии хорошенько отметить удачный набег. За три дня, проведенные в крепости, они посетили все ее злачные места, везде щедро соря деньгами и расписывая собственные подвиги. Такое поведение было вполне обычно, и не вызвало у властей ни малейшего подозрения, как и отбытие прогулявших заработанное джигитов на новую «охоту». Утром седьмого апреля джигиты со своим русским предводителем покинули гостеприимный город и отправились в сторону гор.

Путь до спрятанной в уединенной бухточке кочермы занял у горцев два дня. Еще двое суток ушло на то, чтобы попасть в Еникале. Время в дороге не прошло впустую, и лейтенант имел с собой составленный им тщательный план крепости, с указанием материала и толщины стен, расположением бастионов, отмеченными местами расположения артиллерии, ее составом и количеством, а также оценкой численности гарнизона и порядков, царящих в городе.

Иван мог бы по праву гордиться собой и быть вполне счастлив, если бы не одно обстоятельство – полученные бесценные сведения еще предстояло доставить командованию, а вот тут-то была проблема. За два месяца общения с горцами он не выучил в совершенстве их языка, но научился в основном понимать смысл того, о чем говорят попутчики. Будучи предусмотрительным молодым человеком, Иван никому, и прежде всего Али, не показывал своих умений, и джигиты спокойно разговаривали в присутствии гяура.

Так ему стало известно, что как только он передаст Али вознаграждение, полагающееся его людям, то будет моментально зарезан, чтобы не оставлять следов неблаговидного сотрудничества натухайцев с извечными врагами. Турки не были бы в восторге, когда узнали бы, что планы их главной твердыни на восточном побережье Черного моря попали в руки русских благодаря измене горского племени. Месть янычар страшна, так что Али принял решения до нее не доводить – русский должен умереть, планы крепости будут уничтожены, а он с товарищами, отнюдь не прогулявшими в Анапе даже половины щедрой добычи, отправиться домой, гордясь чисто проделанной работой.

С Али нужно было что то делать, и медлить в этом было нельзя. Иван думал, как ему выкрутиться из смертельной ловушки, в которую он сам себя загнал все время, пока они плыли к Еникале, и, кажется, придумал. Сказав, что не хотел бы привлекать посторонних глаз к расположенному за городом тайнику с деньгами, Иван отправился в горы наедине с Али.

Опытному и готовому к такому повороту событий лейтенанту не составило большого труда справиться со слишком самонадеянным горцем, бросившимся на него с кинжалом, как только лейтенант нагнулся, чтобы поднять увесистый кожаный мешок с серебром, спрятанный под массивным камнем. Пистолетный выстрел в упор не оставил Али шансов, но и сам лейтенант, получил от умирающего горца удар кинжалом, распоровший мышцы на левом предплечье.

Иван отлично понимал, что возвращаться в Еникале теперь было нельзя. Наскоро перевязав неопасную, но болезненную рану, лейтенант направил коня в горы, чтобы попасть в Севастополь сушей. Под вечер ему стало дурно, но Иван списал недомогание на усталость и потерю крови, продолжавшей сочиться из-под повязки. Наутро, ослабевший офицер едва нашел в себе силы сесть в седло. Потом он так и не смог восстановить подробностей этого путешествия – оно проходило как в бреду, но когда Иван прибыл в Севастополь, он был едва жив.

Три дня офицер пролежал без сознания, а когда очнулся, оказалось, что флот уже покинул базу и направился к Анапе. Невзирая на лихорадку, вызванную ранением, лейтенант предъявил свои полномочия, и добился, чтобы его отправили к осажденной крепости первым же транспортом. Нужно было спешить – ведь идти на крепость штурмом в лоб было подобно самоубийству. Грамотные французские инженеры выстроили оборону таким образом, что лобовая атака фортов не имела шансов на успех.

Обращенная в военный транспорт яхта «Голубка», с лейтенантом Куприяновым на борту, покинула Севастополь двадцать пятого апреля, а двадцать шестого над Черным морем разразился жесточайший шторм.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/uriy-korochkov/grom-nad-arhipelagom/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения